Юля: Слушай, что можно сделать с большой ямой? Только не закапывать, я ее четыре часа копала.
Вован: А зачем копала-то?
Юля: Да я хотела папе сделать приятное, накопать ему червей для рыбалки. И вдруг вижу в земле 5 рублей. Подняла, копаю дальше. Еще 5 рублей, потом еще и еще. Думала, что клад. Короче, выкопала ямищу мама не горюй, нашла с десяток пятирублевых монет.
Юля: А потом оказалось, что у меня просто дырка в кармане.
Юля: Я идиотка.
Юля: Что можно сделать с большой ямой?
ПУПЫРЧАТОЕ ПАЛЬТО
Дверь в квартиру отец открывал с ноги,
когда ночью его приносили черти.
Он хватал гантели, а мать – коньки.
Так они рубились до полусмерти.
Это с их подачи вменили мне
аутизм и умственную отсталость.
Исключительно только по их вине
я среди придурочных оказалась.
Только у самих у них нет мозгов,
раз они меня окрестили Жабой.
Как бы дистанцировать родаков –
например, черепушки их размозжа бы.
Недостойны пьяницы и совки
проживать в культурном городе на Неве.
Из-за них я даже стала носить чулки.
Только не на ногах, а на голове.
Натянула на голову я чулок
наподобие маски у фантомаса.
У людей вызывала культурный шок
под чулком расплющенная гримаса.
Хоть лица моего не видал никто,
кто меня не видел, тот многое пропустил:
в основном, пупырчатое пальто
составляло мой жабий образ и жабский стиль.
Пусть я жаба, но парень у меня был.
Как-то раз, когда мама купалась в ванне,
он пришел и молча ее убил –
не маньяк или мачо, а даун Ваня.
Мать забила ластами, как форель.
Отче наш, в бога душу ее ети!
Он ей кинул в воду электродрель,
предварительно шнур подключив к сети.
Пьяный батя в прихожей тогда лежал,
его Ваня башкой подтянул к дверям
и дверями голову ему сжал.
Как орех башка раскололась прям.
Далеко разлетелись его мозги.
Разве так бывает у дураков?
Когда батя дверь выносил с ноги,
у него, я думала, нет мозгов.
Но перед законами мы чисты.
Да к тому же психи еще притом.
Даун Ваня сам поступил в менты,
вскоре после этого став ментом.
Я, имея мужа в его лице,
огребла один головняк и стресс:
ни в кино с ним, ни в гости и ни в ТЦ –
занимал супруга один лишь секс.
Да еще он страстно хотел сорвать
то чулок с башки, то с меня пальто.
Только я на корню пресекала страсть:
без пальто меня не видал никто.
Я в пальто и в постели, и у плиты,
но справлялась не хуже других Тортил,
лишь понять не могла, для чего менты
под кроватью в картошке хранят тротил.
Наконец моя подспудная нагота
до того сразила дауна наповал,
что однажды он дома, по пьяни включив мента,
налетел, как цунами, смерч и девятый вал.
Он с балкона в помойку кинул мое пальто,
а потом потребовал голой исполнить тверк.
И тротильные шашки из окон швырял в пухто.
Охватил окрестности дьявольский фейерверк.
Так закончилось эротическое кино:
черный гриб над Невой, фотовспышка, последний кадр –
все дома сложились разом, как домино,
все районы исчезли с ландшафтов и Яндекс-карт.
Повалились в Фонтанку кони, и, став в каре,
над кипящей рекой поднялись силуэты жаб.
А одна, словно всадник с картинки в календаре,
с головой, насаженной сверху на штык-кинжал,
пронеслась с головою дауна на штыре,
знаменуя пришествие в город эпохи жаб.
Я иду, утопая в тяжелой, как ртуть, икре
и бросаю в горячий воздух чулок-хиджаб.
Который день http://pogoda.ya.ru выдаёт интересное:
```
HTTP/1.1 404 Not Found
Date: Tue, 05 Nov 2019 22:40:15 GMT
Content-Type: text/html; charset=utf-8
Location: http://pogoda.yandex.ru/
Content-Length: 178
X-Content-Type-Options: nosniff
<html>
<head><title>301 Moved Permanently</title></head>
<body bgcolor="white">
<center><h1>301 Moved Permanently</h1></center>
<hr><center>nginx</center>
</body>
</html>
```
Из чего мы заключаем, что веб-сервер ya.ru (фантомный блогохостинг с миллионами юзернеймов, напомню) отдаёт страничку с 404, а прокси в особых случаях (оставшихся с древних времён легких для набора доменов) переписывает заголовки и содержимое, чтобы получился редирект на yandex.ru (но тут забыли код ответа поменять). Кстати, разные короткие домены редиректят по-разному: то на HTTP, то на HTTPS, то 301, то 302, с HSTS и без. Видимо, Вася, который всё это держал в голове, уволился.
https://twitter.com/orion_stardust/status/1190939973681213440
https://i.nyah.moe/RQPhz.jpg
Вот смотрю я на фоточку и не понимаю, откуда артефакты: то ли картинку персонажа сделали нейросеточкой какого-то waifu generator, то ли в смартфоне нейросеточки наулучшали данные с камеры.
Это я к чему? Вот сотня стихотворений, опубликованных в прошлом году: http://poetryprize.ru/wp-content/uploads/2019/09/Стихотворение-года.pdf
Нужно выбрать лучшее, и оно получит премию BNW. Для затравки вам статья про первые двадцать (хотя можно и потом сравнить впечатления): http://articulationproject.net/20-рецензий
Финансовую поддержку премии BNW оказывает прибалтийский олигарх, пожелавший остаться неизвестным.
Стихи на зиму, к #GN48I3
Игорь Булатовский
Большая вещь
Немного в этом смысла. Могло быть и больше.
Как во всем остальном. Скользкое слово — «смысл».
Слепое слово. И зачем ты с него начал?
И кто это — «ты»? Темное зернышко фальши,
вырастающее до неба ремеслом
огородного пугала, вечных мочал?
Смотри, вот оно идет — циркач на ходулях,
спрятанных в длинные штаны, в широкий клёш,
реящий (какого цвета? пусть бирюзовый)
в сером небе. Задери голову, до боли —
увидишь два шагающих колокола,
а выше — тряпка на палках, шапка-разява...
Дети выходят из школы с горбами смысла
на разноцветных куртках, пинают снежные
черепа, поскальзываются на бегу,
забрасывают горбы в сугробы. Мослы
света под стеной супермаркета. Тележки
катаются под ветром, давя голубей.
Это и есть целое. Супермаркет. Здесь
можно найти счастье. Надо только набрать
полный рот слюны, чтобы как-то склеить ветки,
крики детей, узоры шин, рыжую супесь
на льду, бомжа, примерившегося посп(р)ать,
и обязательно — мелкий сквознячок света.
Можно размножаться, высиживать, кормить,
можно даже изобразить себя птицей.
Какой? Ласточкой? Нет. Конечно, вороной.
Крепкой морщинистой лапкой ходить по миру,
частым сердцем стучать в бирюзовые яйца,
синим глазом держать на оси свой простор.
Здесь не то чтобы нет надежды — она вроде
похоти: если нет, то будет. Здесь нет места
надежде. Это вопрос климата. Слишком
тесны связи между словами на холоде,
слишком стройна решетка фразы, слишком честно
отчитывается речь перед, брр, умишком.
Но это «здесь», где «нет места и т. д.», — есть.
Можно, как Ворон у Теда Хьюза, сморгнуть,
снова сморгнуть, но не исчезнет ничего,
все улики будут здесь, на своем месте,
и тот же ботинок, рваный, набухший,
лежащий в грязи, а еще ржавая бочка
без дна — комнатка ветра с видом на лужу.
Только бы не видеть все это своими
глазами, косящими на смерть, ко всему
ставящими сноску: см., см., см., как бы вчуже,
а смотреть на всё — о, не хищно! — как на сумму
по большей части поводов для игры, тем
для карканья, смотреть кругло и серьезно
и видеть опрокинутый свет, который
захлебнулся облаком, упал и разбился
на тысячи пивных стеклышек, вбитых в мерзлый
грунт сильным клювом, как гвозди, — чтобы воры
не нашли, да так потом внутри и забытых.
Да, так и быть, со всякой ерундой внутри,
стеклянной, бесценной, вжитой промеж костей,
похрустывающей, посверкивающей
при сдавливании, при ловле мелкой твари,
уходящей в ткани, пока ее не застит
сухой толченый свет, порошок Большой Вещи.
Это не музыка, это зима. У. Х. Оден
спускается в бар напротив, потому что
у него в уборной замерзли трубы, они
больше не поют. Орфей спускается zum Bad.
Холод берет выше на полтона. Пальто
сутулится, сует рукава в карманы.
На что песне-то надеяться в гололёд?
На что? Песне-то? На то самое «нет места»,
своего, отхожего, где можно было бы
подумать, и согреться, и взять пару нот
чуть повыше холода. Общественный снег
падает на непокрытую голову.
И превращается в пепел, или в перхоть —
зависит от чувства юмора. Так что песня?
Пора уже решить, что она такое
в этих местах, превративших порох в прах,
холод в хлад, голод в глад, мороз в мраз, а ясный
ум — в костный мозг, и музыку — в тело пустое.
Это — медленное слепое движение
вдоль — вернее, не слепое, а размытое, —
вдоль зимней решетки непроглядного сада,
где фонарики над катком или лыжней
качаются неровно — печати на свитке,
скрепляющие сплошной словарный распад.
Но вот движение жадно остановилось,
при этом не прерываясь, будто оно
втягивается между двумя прутьями
решетки, как обратная ветка, как жила
вдоха внутри выдоха, как фрагмент кино,
смотрящий зрителя, как счастливая ртуть.
Там, в саду, в общественном договоре Ветки
с Человеком о том, что ветка будет смотреть,
как человек умирает, падает, идет,
там, в саду зимнем, смутном, беззаветном,
там, в саду, перепутавшем жизнь со смертью,
пробегает лыжник, звенит ледяной пот.
Вот и всё. Только железная высота
побежало вспыхивает, Большая Вещь
раздвигает аэростаты, смотрит вниз,
на лыжника, на упавшего. Красота
смерзается с воздухом, ледяная печь
печет хлеб не-сущий, непогрешную линзу.
Большая Вещь смотрит в нее и видит
маленькую вещь, темное зерно, место-
имение, с крылышками-кавычками,
говорящее «чик-чирик», недобитое,
несъеденное, не запеченное в тесто
из целлюлозы, вместе с другими птичками.
И видит она пугало в зимнем саду
над ядрами дикой ледяной капусты,
под пулями вишен, створаживающих кровь,
на плече у пугала сидит какаду,
голова и туловище у него пусты,
в них солома и звуки выученных слов.
Пугало смотрит, как вокруг растет сугроб,
снег заметает штаны, подступает к горлу,
деревянное горло произносит: «Ик».
Светает. Дети идут в школу. Их горбы
полны зябкого смысла. У ворот школы
их встретит мертвый одноклассник-снеговик.
