Перечисленные новации давались нелегко и самому автору. Несколько десятилетий я изучал предмет, который обозначается множественным числом, – «народы мира» и «народы России». За эти занятия, а именно за две энциклопедии под подобными названиями я как главный редактор этих изданий получил в 2002 г. Государственную премию Российской Федерации в области науки и техники12. Но наступил момент, когда применительно к собственной стране это множественное число стало мне казаться недостаточным. Родившись на Урале13 и прожив взрослую жизнь в Центральной России, объехав разные края и изучая другие народы и государства, я установил одно разительное несоответствие. Во многих странах жители имеют разный цвет кожи, говорят на разных языках, исповедуют разные религии, но считают себя одним народом-нацией, а в бывшем СССР и в современной России представление о едином народе было и остается очень смутным. Оно постоянно оспаривается политиками, учеными, общественными активистами. Вместе с этим отрицается и сама Россия как некая историческая аномалия (или как неповторимая уникальность) и как незавершенный проект. Вот один из примеров. В нашей стране признаются национальные интересы, существуют национальные символы и праздники, есть национальные экономика, наука, спортивные команды, осуществляются национальные проекты, говорится о здоровье нации, но нет самой нации! Спросите ученого, политика, журналиста, и многие по этому поводу впадут в смятение или затеют путанные разговоры. Простые люди и элита широко используют слово рос- сияне. В то же самое время многие «производители субъективных предписаний» (так французский философ П. Бурдье называл ученых, журналистов, политиков) пытаются убедить себя и других, что такой общности нет, что ее придумал президент Б.Н. Ельцин, выговаривая это слово с особой интонацией. Аргументом против национальной России становятся ссылки на уникальность отечественного опыта («это в других странах – нации, а у нас – много наций») или ссылаются на то, как нас называют в зарубежном мире в варианте английского языка («для всех мы – русские, значит, мы все и есть русские»). Хотя между прочим в украинском языке, наоборот, русский называется россиянином. Да и в английском варианте все чаще употребляется слово Rossia. Статья Станислава Говорухина «Как нам не прогалдеть Россию» в газете «Известия»14, в которой он приводит тот самый аргумент зарубежного восприятия в пользу всеобщего употребления слова русский, была проиллюстрирована снимком китайских джинсов с российским гербом на заднем кармане. Автор и редактор статьи не обратили внимания, что под гербом на джинсах было вышито слово Rossia, а не Russia. Моя давняя идея ввести новое написание нашей страны Rossia, более точно отражающее русское звучание и отличающееся от слова Russians (русские), рано или поздно все равно утвердится не только как лейбл на джинсах, но и как мидовская протокольная установка. Не может долго длиться ситуация, когда в русском языке существуют два слова – русский и российский, а, например, в английском языке одно – Russian, перевод которого в разных контекстах переводчики никак не могут определить. Более опытные из них, особенно в официальной среде, чаще всего переводят его как российский и россиянин, но иногда русский звучит и как принадлежность и как личностно-групповое обозначение. Некоторые фразы уже стали прочными кальками. Например, широко известное в мире выражение Russian mafi a на Западе воспринимается как организованная преступность, связанная с выходцами из России и даже из бывшего СССР. Но в обратном переводе на русский язык она затвердилась как «русская мафия», что имеет для большинства россиян обидную этническую окраску. Прежде всего это касается таких словосочетаний, как русский фашизм или русское пьянство. Все-таки речь идет о явлениях, свойственных людям разного этнического происхождения. Есть мнение, что если жители России для всего мира русские, тогда нам лучше всего так себя называть, а про россиян лучше забыть. Однако полагать, что с упразднением слов российский и россияне и заменой их на слово русский и русские наше общее самообозначение будет соответствовать восприятию нас во внешнем мире, а заодно крайние националисты лишатся монополии на слово русский, значит рискованно заблуждаться. Осуществить такое невозможно без потрясений, угрожающих новым разрушением страны. Слова-символы и даже жесты, как, например, церковные троеперстие или двуперстие, могут вызывать расколы и кризис общества не только в прошлом, но и в более просвещенное время.