Wy, czy mnie wspominacie! ja, ilekroć marzę

O mych przyjaciół śmierciach, wygnaniach, więzieniach,

I o was myślę: wasze cudzoziemskie twarze

Mają obywatelstwa prawo w mych marzeniach.

Gdzież wy teraz? Szlachetna szyja Rylejewa,

Którąm jak bratnią ściskał carskimi wyroki

Wisi do hańbiącego przywiązana drzewa;

Klątwa ludom, co swoje mordują proroki.

Ta ręka, którą do mnie Bestużew wyciągnął,

Wieszcz i żołnierz, ta ręka od pióra i broni

Oderwana, i car ją do taczki zaprzągnął;

Dziś w minach ryje, skuta obok polskiej dłoni.

Innych może dotknęła sroższa niebios kara;

Może kto z was urzędem, orderem zhańbiony,

Duszę wolną na wieki przedał w łaskę cara

I dziś na progach jego wybija pokłony.

Może płatnym językiem tryumf jego sławi

I cieszy się ze swoich przyjaciół męczeństwa,

Może w ojczyźnie mojej moją krwią się krwawi

I przed carem, jak z zasług, chlubi się z przeklęstwa.

Jeśli do was, z daleka, od wolnych narodów,

Aż na północ zalecą te pieśni żałosne

I odezwą się z góry nad krainą lodów,

Niech wam zwiastują wolność, jak żurawie wiosnę.

Poznacie mię po głosie; pókim był w okuciach,

Pełzając milczkiem jak wąż, łudziłem despotę,

Lecz wam odkryłem tajnie zamknięte w uczuciach

I dla was miałem zawsze gołębia prostotę.

Teraz na świat wylewam ten kielich trucizny,

Żrąca jest i paląca mojej gorycz mowy,

Gorycz wyssana ze krwi i z łez mej ojczyzny,

Niech zrze i pali, nie was, lecz wasze okowy.

Kto z was podniesie skargę, dla mnie jego skarga

Będzie jak psa szczekanie, który tak się wdroży

Do cierpliwie i długo noszonej obroży,

Że w końcu gotów kąsać rękę, co ją targa.

Elisabeth Borchers.
eia wasser regnet schlaf

I
eia wasser regnet schlaf
eia abend schwimmt ins gras
wer zum wasser geht wird schlaf
wer zum abend kommt wird gras
weifies wasser grimer schlaf
großer abend kleines gras
es kommt es kommt
ein fremder

II
was sollen wir mit dem ertrunkenen matrosen
wir ziehen ihm die stiefel aus [tun?
wir ziehen ihm die weste aus
und legen ihn ins gras
mein kind im fluss ists dunkel
mein kind im fluss ists nass

was sollen wir mit dem ertrunkenen matrosen
wir ziehen ihm das wasser an [tun?
wir ziehen ihm den abend an
und tragen ihn zurück

mein kind du mußt nicht weinen
mein kind das ist nur schlaf

was sollen wir mit dem ertrunkenen matrosen
wir singen ihm das wasserlied [tun?
wir sprechen ihm das grasgebet
dann will er gem zurück

III
es geht es geht
ein fremder
ins grosse gras den kleinen abend
im weissen schlaf das grime nass
und geht zum grass und wird ein abend
und kommt zum schlaf und wird ein nass
eia schwimmt ins gras der abend
eia regnets wasserschlaf.

Rosen blusser alt i Danas have,
lifligt fløjter vist den sorte stær,
bier deres brune nektar lave,
hingsten græsser stolt på fædres grave,
drengen plukker af de røde bær.

Her imellem havets dybe kløfter
gives aldrig vår og sommerpragt.
Hvalen, kold og dum, ved skibet snøfter,
tavse fugl de brede vinger løfter
med sit bytte fra den våde jagt.

Mine venner i den danske sommer!
mindes I den vidtforrejste mand,
som så langt fra Danas favre blommer,
her, hvor sydens blæst på sejlet trommer,
flakker fra sit elskte fødeland?

Udi øst og vest, og hvor jeg vanker,
drømmer jeg om jer ved Danmarks sund.
Selv iblandt Constantias fulde ranker
mindes jeg med længselsfulde tanker
løvet i Charlottes bøgelund.

Klerken råber i Manillas rønner:
"Danmark er et lidet, fattigt land!"
Det forsikre Javas rige sønner,
selv Batavias skrantne kræmmer stønner:
"Danmark er et lidet, fattigt land!"

Kunne du, ved guld og sølv at love,
købe dig en nordisk kvindes tro,
købe dig et pust fra søens vove,
købe dig et ly af Tules skove
og en kløvermark til middagsro?

Fattig mand, som pløjer danske lande,
ryster æbler af sit eget træ,
har en kraftig arm, en kløgtig pande,
korn på marken, mælk i sine spande,
kvien står i græsset over knæ.

Ja, vor danske jord er sommerfrodig,
der er kræfter ved det danske brød:
Derfor er den danske mand så modig,
derfor var normannens kniv så blodig,
derfor er den danske kind så rød.

Under lyse bøg den danske bejler
med sin herligt-voksne pige går.
Over deres hoved månen sejler,
svanen i det klare vand sig spejler,
nattergalen højt i busken slår.

Dersom sligt for fattigdom du tyder,
østens atlaskklædte, rige mand!
glad mit sorte, danske brød jeg bryder,
takker Gud, mens fra min læbe lyder:
"Danmark er et lidet, fattigt land!"

I heard a Fly buzz - when I died -
The Stillness in the Room
Was like the Stillness in the Air -
Between the Heaves of Storm -

The Eyes around - had wrung them dry -
And Breaths were gathering firm
For that last Onset - when the King
Be witnessed - in the Room -

I willed my Keepsakes - Signed away
What portion of me be
Assignable - and then it was
There interposed a Fly -

With Blue - uncertain - stumbling Buzz -
Between the light - and me -
And then the Windows failed - and then
I could not see to see -

Ебал пизду и афедрон,
Ебал я землю с небесами,
Ебал я ангелов с чертями,
Ебал я Лувр и Монфокон.

Ебал я храм, ебал балкон,
Ебал войну и мир с врагами,
Ебал я лед, ебал я пламя,
Ебал Парнас и Геликон.

Ебал господ, ебал служанок,
Ебал попов и прихожанок,
Ебал я ёбарей, ебя,

Ебал я все, что под луною,
Ебал, читатель, и тебя,
Ебал сонет. Ну, кто со мною?

В степи, покрытой пылью бренной,
Сидел и плакал человек.
А мимо шёл Творец Вселенной.
Остановившись, Он изрек:
"Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я всё могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой нуждою ты тесним?''
И человек сказал: ``Я - русский'',
И Бог заплакал вместе с ним.

стихи #копипаста

Кстати, в продолжение #84Q55N Орлуша, оказывается, написал охуенный стих как раз про это, ну и в какой-то мере вообще про всякое трупоёбство: https://www.facebook.com/orlusha/posts/10160182613310578?pnref=story
Он и вообще очень хороший поэт. Пожалуй, один из лучших из всех, кто сейчас есть в россии после отъезда Нестеренко.

the boys i mean are not refined
they go with girls who buck and bite
they do not give a fuck for luck
they hump them thirteen times a night

one hangs a hat upon her tit
one carves a cross on her behind
they do not give a shit for wit
the boys i mean are not refined

they come with girls who bite and buck
who cannot read and cannot write
who laugh like they would fall apart
and masturbate with dynamite

the boys i mean are not refined
they cannot chat of that and this
they do not give a fart for art
they kill like you would take a piss

they speak whatever's on their mind
they do whatever's in their pants
the boys i mean are not refined
they shake the mountains when they dance

http://www.poetryclub.com.ua/metrs_poem.php?poem=2181
Він народився у вагоні,

В тюремнім темнім ешелоні,

Що віз народ його в Сибір.

Йому на маминому лоні

Слізьми вмивали душу й зір.

Колеса в колисковій пісні

Збивались на слова залізні:

“Помре, нема тобі життя,

І вижбурне тебе з вагона

Повсюдносуща охорона

Вовкам сибірським на жраття!”

Та непокірна й віща мати

Дитину сповивали в шмати,

Молилася до немовляти,

Немов до Господа: “Живи!

Живи, моя чеченська крове,

Моє дитя ясне й здорове,

Вбирайся в силу і закови,

Що куті волею Москви

На серці нашім, — розірви!”

І сталося! Кайдани впали,

Джохар одкинув їх, мов грузь.

Та не на те завоювали

Кавказ російські генерали,

Щоб оддавать його комусь!

На світовому перехресті

Горить Чечня! Горить Джохар —

Великий воїн волі й честі,

І віє в очі дим і згар,

І танки сунуть, як потвори,

Вертається у вільні гори

Московського ярма тягар.

В крові свободи голос тоне

(А світ ховається в брехні!)

І знов сибірські ешелони

Москва готує для Чечні.

І для Чечні, й для України,

І для Європи — місце є,

Є кулемети й карабіни,

І дріт колючий у три зміни

Нова імперія снує!

О люди, вирослі в неволі,

Від послушенства ниці й кволі,

Чекає вас тяжка судьба,

Товарняків гулкі колеса

І тюрми від Пелопоннеса

Аж до Чукотки! Проклятьба

Й душі подвійної ганьба,

Допоки з непокірних сяєв

Не зродиться Джохар Дудаєв

У серці кожного раба!

// этот чувак постепенно превращается в моего любимого украинского поэта: http://www.poetryclub.com.ua/metrs.php?id=37&type=tvorch

Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в говне.
Выпил русского настою,
Услыхал "ебёну мать",
И пошли передо мною
Рожи русские плясать.

http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/n-stih.html

Наша Таня громко плачет:
«Эрдоган не сволочь, значит?
Для чего же я на даче
вместо Турции гнила?
Без турецких помидоров,
без турецкого фарфора,
да ещё пальто и шторы
на помойку отнесла!
Для чего в сетях как дура
с ноября ругаю турок
и пишу им «ты придурок»
ежедневно в Скайпе я?
Если нынче с четверга нам
говорят по всем экранам,
будто Путин с Эрдоганом
снова лучшие друзья?!»

Тише, Танечка, не плачь,
скоро будет новый срач.

Чиновник Роспотребнадзора!
В слезах утопись от позора.
Убейся башкою об стену.
Вскрой ржавой ножовкою вену.
Напейся метиловой водки.
Наешься протухшей селедки.
На темя обрушь сковородку.
Замкни своей жопой проводку.
Шагни из окна небоскреба.
Пальни из ракетницы в нёбо.
Улягся под пашущий трактор.
В чернобыльский слазий реактор.
Воткни себе вертел под ребра.
Проверь, как целуется кобра.
Усядься на стебель бамбука.
Устройся на курсы сепукку.
Засыпься землею в траншее.
Нырни с наковальней на шее.
Снимай проституток со СПИДом.
Соли огурцы цианидом.
Влезь к тигру голодному в клетку.
Играй лишь по-русски в рулетку.
Засунь себе в горло репейник.
Залезь нагишом в муравейник.
Вновь водки напейся, но - царской.
Нырни в водопад Ниагарский.
Кинь в печку пять шашек тротила.
Сунь голову в пасть крокодила.
Себя распили, как дрова, ты.
Поешь на обед стекловаты.
Отведай угарного газа.
Пади под колеса КАМАЗа.
Дай лапу взбесившейся псине.
Повесься на первой осине.
Рицина насыпь себе в пиво.
Слети на машине с обрыва.
Прибейся гвоздями к дивану.
Прими сернокислую ванну.
В карман без чеки сунь гранату.
С тарзанки сигай без каната.
Отправься в поход по трясинам.
Туши возгоранье бензином.
На рельсы приляг перед скорым.
Мышьяк закуси мухомором.
Бодайся с быком на корриде.
Нудизмом займись в Антарктиде.
Нырни в раскаленную лаву.
Отдайся в объятья удаву.
Руби топором свое тело.
Жми газ вместо тормоза смело.
Гонись за избыточным весом.
Спи под гидравлическим прессом.
Используй дырявую лодку.
Залей себе олово в глотку.
Стрельни себе в глаз из винтовки.
Вздремни с головою в духовке.
Мешай при посадке пилоту.
Водички попей из болота.
Питайся едою со свалки.
Купайся в бетономешалке.
Шуми под непрочной скалою.
Побрейся электропилою.
Подергай за хвост ягуара.
Попей из сосуда Дьюара.
Усни с головою в пакете.
Слетай на зенитной ракете.
Нырни у винтов теплохода,
А также в кипящую воду.
Подставь под пробойник макушку.
Заткни своей задницей пушку.
Вбей кол себе в сердце киянкой.
Поужинай бледной поганкой.
Направь на пороги пирогу.
Путь грудью закрой носорогу.
В глазницы воткни себе вилки.
Захлопнись внутри морозилки.
В прокатный сунь стан свои руки.
Пальни себе в рот из базуки.
Хами банде байкеров в баре.
Гуляй без воды по Сахаре.
Нырни в полынью на стремнине.
Исполни чечетку на мине.
Порви себя надвое тросом.
Надуй перанально насосом.
Лоб в лоб повстречайся с трамваем.
Отведай полония с чаем.
Кури в шахте, полной метану.
Лечиться пойди к шарлатану.
На пищу прими мораторий.
В гробу проберись в крематорий.
Прими за дельфина торпеду.
Сходи на обед к людоеду.
Обильно намажься ипритом.
Вбей в голову гвоздь динамитом.
Утопни в цистерне с навозом.
Прикуй себя к двум паровозам.
Зашей себе ноздри и губы.
Вниз рухни с высокого дуба.
Прими потрошителя в гости.
Прочтя это, сдохни от злости.

P.S.
Когда ты проделаешь это,
То пользователь интернета
Обрадованно возопит:
"Зачем мне теперь суицид?"

—A simple Child,
That lightly draws its breath,
And feels its life in every limb,
What should it know of death?

I met a little cottage Girl:
She was eight years old, she said;
Her hair was thick with many a curl
That clustered round her head.

She had a rustic, woodland air,
And she was wildly clad:
Her eyes were fair, and very fair;
—Her beauty made me glad.

“Sisters and brothers, little Maid,
How many may you be?”
“How many? Seven in all,” she said,
And wondering looked at me.

“And where are they? I pray you tell.”
She answered, “Seven are we;
And two of us at Conway dwell,
And two are gone to sea.

“Two of us in the church-yard lie,
My sister and my brother;
And, in the church-yard cottage, I
Dwell near them with my mother.”

“You say that two at Conway dwell,
And two are gone to sea,
Yet ye are seven! I pray you tell,
Sweet Maid, how this may be.”

Then did the little Maid reply,
“Seven boys and girls are we;
Two of us in the church-yard lie,
Beneath the church-yard tree.”

“You run about, my little Maid,
Your limbs they are alive;
If two are in the church-yard laid,
Then ye are only five.”

“Their graves are green, they may be seen,”
The little Maid replied,
“Twelve steps or more from my mother’s door,
And they are side by side.

“My stockings there I often knit,
My kerchief there I hem;
And there upon the ground I sit,
And sing a song to them.

“And often after sun-set, Sir,
When it is light and fair,
I take my little porringer,
And eat my supper there.

“The first that died was sister Jane;
In bed she moaning lay,
Till God released her of her pain;
And then she went away.

“So in the church-yard she was laid;
And, when the grass was dry,
Together round her grave we played,
My brother John and I.

“And when the ground was white with snow,
And I could run and slide,
My brother John was forced to go,
And he lies by her side.”

“How many are you, then,” said I,
“If they two are in heaven?”
Quick was the little Maid’s reply,
“O Master! we are seven.”

“But they are dead; those two are dead!
Their spirits are in heaven!”
’Twas throwing words away; for still
The little Maid would have her will,
And said, “Nay, we are seven!”

A little black thing among the snow,
Crying "weep! 'weep!" in notes of woe!
"Where are thy father and mother? say?"
"They are both gone up to the church to pray.

Because I was happy upon the heath,
And smil'd among the winter's snow,
They clothed me in the clothes of death,
And taught me to sing the notes of woe.

And because I am happy and dance and sing,
They think they have done me no injury,
And are gone to praise God and his Priest and King,
Who make up a heaven of our misery."

Над пустотою нависая криво,
Вцепясь корнями в трещины камней,
Стоит сосна у самого обрыва,
Не зная, что стоять недолго ей.

Её давно держать устали корни,
Не знающие отдыха и сна;
Но с каждым годом круче и упорней
Вверх - наискось - всё тянется она.

Уже и зверь гордячки сторонится,
Идёт в обход, смертельный чуя страх,
Уже предусмотрительные птицы
Покинули гнездо в её ветвях.

Стоит она, беды не понимая,
На сумрачной, обветренной скале...
Ей чудится - она одна прямая,
А всё иное - криво на земле.

(Вадим Шефнер, 1954)

I wander thro' each charter'd street,
Near where the charter'd Thames does flow.
And mark in every face I meet
Marks of weakness, marks of woe.

In every cry of every Man,
In every Infants cry of fear,
In every voice: in every ban,
The mind-forg'd manacles I hear

How the Chimney-sweepers cry
Every blackning Church appalls,
And the hapless Soldiers sigh
Runs in blood down Palace walls

But most thro' midnight streets I hear
How the youthful Harlots curse
Blasts the new-born Infants tear
And blights with plagues the Marriage hearse

Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry?

In what distant deeps or skies.
Burnt the fire of thine eyes?
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare seize the fire?

And what shoulder, & what art,
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand? & what dread feet?

What the hammer? what the chain,
In what furnace was thy brain?
What the anvil? what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp!

When the stars threw down their spears
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see?
Did he who made the Lamb make thee?

Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry?