Споры о роли личности в истории знакомы людям моего поколения чуть ли не со школьной скамьи, где нам вдалбливали перелицованную Марксом версию исторических «законов» Гегеля, согласно которой эти законы действуют сами по себе, используя человеческий материал, какой подвернется под руку. Параллельно с этим превозносились беспрецедентные личные качества Ленина, а в моем детстве и Сталина, без которых ничего бы на свете не было. Двум половинкам мозга, которые ведали этими диссонансными версиями, общаться не рекомендовалось. Попутно мы знакомились с историческим интегральным исчислением Толстого, у которого Наполеон ничего не значил, а Кутузов, хотя тоже ничего не значил, был хороший, потому что русский, и в итоге значил гораздо больше.